25 августа: День, когда восемь человек вышли на площадь

21 августа Павел Литвинов, Лариса Богораз, Владимир Дремлюга, Константин Бабицкий и Вадим Делоне встретились у Тимирязевского суда Москвы, где выносился приговор диссиденту Анатолию Марченко. Месяцем ранее он написал и отправил в советские и иностранные СМИ открытое письмо, в котором осудил пропагандистскую кампанию против ЧССР и прогнозировал войсковую операцию, после чего был арестован и обвинен в нарушении паспортного режима.

Из письма Анатолия Марченко

Стоило только Брежневу навесить на современное развитие Чехословакии ярлыки «происки империализма», «угроза социализму», «наступление антисоциалистических элементов» и т. п. — и тут же вся пресса, все резолюции дружным хором подхватили эти же выражения, хотя наш народ сегодня, как и полгода назад, ничего по существу не знает о настоящем положении дел в Чехословакии. Письма трудящихся в газеты и резолюции массовых митингов — лишь повторение готовых, данных «сверху» формул, а не выражение самостоятельного мнения, основанного на знании конкретных фактов... Авторы этих писем и заявлений, наверное, даже не задумались над тем, почему решения о борьбе за социализм в Чехословакии принимаются Пленумом ЦК КПСС, о том, что наше обращение к «здоровым силам» Чехословакии — это, может быть, обращение к антигосударственным элементам, подстрекательство их к вооруженному выступлению против своего законного правительства, о том, что слова «это наша задача» могут обозначать как минимум политическое давление на суверенную страну, а как максимум — возможность интервенции наших войск в ЧССР.

К лишению свободы сроком на год Марченко был приговорен в тот самый день, когда советские войска вошли в Прагу. В этот же день у пришедших к зданию суда друзей Марченко возникла идея выйти на демонстрацию протеста. Эта идея не была абсолютно новой: политические демонстрации диссиденты уже проводили.

Диссиденты

О том, что в СССР существует политический протест и бывают демонстрации в защиту чьих-либо прав, советские газеты не писали. Между тем первая такая демонстрация прошла в 1965 году во время судебного процесса против писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля, обвинявшихся по ст. 70 УК РСФСР («Антисоветская агитация и пропаганда»). 5 декабря, в День Конституции, на Пушкинской площади Москвы несколько десятков человек выступили в защиту писателей и за гласность судебного разбирательства. Организатором акции был Александр Есенин-Вольпин, лидер правозащитного движения, автор лозунга «Уважайте Советскую Конституцию» и стоявшей за ним идеи борьбы с произволом властей через апелляцию к законам. В дальнейшем эта акция стала точкой отсчета для всего диссидентского движения в СССР, а демонстрации в этот день проводились ежегодно. Другим видом деятельности правозащитников с середины 1960-х было написание и распространение открытых писем и обращений к властям различных уровней. А с апреля 1968 года начала выходить «Хроника текущих событий» — неподцензурный информационный бюллетень о политических репрессиях в СССР. Редактором первых десяти выпусков была Наталья Горбаневская.

Идея обсуждалась среди друзей и знакомых. В результате демонстрацию договорились провести на Красной площади в ближайшее воскресенье, 25 августа, в полдень. При этом каждый из знавших о предстоящей акции сам для себя решал, идти на нее или не идти, поэтому точный состав участников заранее не был известен никому. Некоторые из решивших идти позвали с собой своих близких, чтобы те увидели, как будут развиваться события, и потом могли дать свидетельские показания.

25 августа было теплым солнечным днем. Ближе к полудню температура достигла 24 градусов. Из каждой радиорозетки звучала песня «С чего начинается Родина» — всего неделю назад на экраны вышли первые две серии фильма «Щит и меч». На Красной площади и рядом с ней было много беззаботно гуляющих. И семь человек, знавших, что через несколько минут их арестуют, но не знавших, что совсем рядом, за кремлевской стеной, в это время шел жесткий разговор советского политбюро с вывезенным из Праги руководством ЧССР.

Все мужчины, решившие участвовать в демонстрации, пришли в белых рубашках. Лариса Богораз специально к этому дню купила себе брюки и светло-зеленую блузку. Было уже без двух минут двенадцать, когда появилась Наталья Горбаневская — чуть не опоздала. Она стала восьмым участником демонстрации, а девятым стал ее новорожденный сын. Он спал в коляске, которую Горбаневская толкала перед собой. Рядом с ним лежали два изготовленных ею с утра плаката и флаг Чехословакии, тоже самодельный.

Не дожидаясь двенадцатого удара часов на Спасской башне, восемь человек вышли на Лобное место, сели на парапет и подняли над головой плакаты.

Почему демонстранты сели

Наталья Горбаневская так объясняла, почему участники акции избрали именно сидячую форму демонстрации: «Чтобы не спутать демонстрантов с прочими (в том числе нашими друзьями, готовыми пойти на площадь, чтобы быть очевидцами происходящего, а если понадобится, то и свидетелями), садимся на парапет, окружающий Лобное место». Знали об этом демонстранты или нет, но они тем самым придали своей акции дополнительный смысл.

Идея принятия сидячего положения для выражения протеста стала популярна в США в конце 50-х, когда черное население начало организованную борьбу за свои права. Входя в общественный транспорт или кафе и занимая места, предназначенные для белых, чернокожие выражали свой протест против расовой дискриминации. При этом они рисковали быть избитыми или арестованными полицией.

Либерализация американского законодательства в отношении чернокожих и начало войсковой операции во Вьетнаме привели к тому, что сидячий протест постепенно утратил антирасистский смысл и приобрел антимилитаристский. В середине 60-х эта форма протеста стала популярна в университетской среде, в которой были сильны пацифистские настроения. Студенты, а часто вместе с ними и преподаватели выражали свое осуждение военной кампании США во Вьетнаме путем стоячих (stand-in) и сидячих (sit-in) демонстраций, а также протестных акций в университетских аудиториях (teach-in).

Таким образом, сидячая демонстрация на Красной площади воспроизводила характерную для того времени форму антивоенных акций в США.

Прага, 1968

Из воспоминаний свидетеля событий Александра Самбора

Часы бьют... В этот момент у Лобного места, где народу довольно много — стоят, сидят, рассматривают Василия Блаженного, — садятся несколько человек (7–8) и разворачивают плакаты. На одном из них метров с тридцати можно прочесть «Прекратить советское вмешательство в Чехословакию».

На самом деле такого плаката не было. Но очевидец прав в том, что плакаты демонстрантов воспроизводили советские идеологические штампы того времени.

Плакаты, поднятые демонстрантами, хотя и выражали протест против политики Советского Союза, по своей форме были абсолютно советскими.

Руки прочь от ЧССР!

Лозунг «Руки прочь от ...!» к моменту проведения демонстрации существовал уже 90 лет. Впервые он прозвучал из уст Уильяма Гладстона (четырежды премьер-министра Великобритании) в 1878 году. В одной из своих речей он осудил оккупацию Австрией Боснии и Герцеговины. В 1912 году уже австрийские социалисты использовали формулу «Руки прочь от Балкан!». В 1919-м британские социалисты выступили с акцией «Руки прочь от России!» и даже создали одноименное движение в поддержку Советов. С тех пор формула была взята на вооружение большевиками и неоднократно использовалась в советских пропагандистских кампаниях. В 20-е годы — «Руки прочь от Китая!», в 50-е — «Руки прочь от Кореи!» и «Руки прочь от социалистической Кубы!», в 60-е — «Руки прочь от Вьетнама!» На фоне последней кампании и была проведена акция восьмерых.

Руки прочь от ЧССР!

Свободу Дубчеку!

Формула «Свободу ...!» стала популярна в послевоенном СССР. Она использовалась в ходе пропагандистских акций в защиту арестованных деятелей левых и/или национальных движений разных стран. Например, в 1951 году проводилась кампания «Свободу Анри Мартэну!», который выступил против войны Франции в Индокитае и был приговорен французским судом к пятилетнему заключению; в 1958-м — «Свободу Манолису Глезосу!», который был осужден в Греции по обвинению в шпионаже в пользу СССР. В 1960 году, сочувствуя борьбе Патриса Лумумбы, советские граждане требовали свободы Конго, а в 1966-м — свободы для «патриотов Парагвая». В том же 1966-м на экраны вышла кинокомедия «Берегись автомобиля!». Ее увидели почти 30 миллионов зрителей, а фраза «Свободу Юрию Деточкину!» стала крылатой. Так что плакат «Свободу Дубчеку!» также по форме абсолютно советский. Юмористическое переосмысление плаката появилось позже, когда стало известно о встрече в Кремле руководства СССР и ЧССР, в которой принимал участие не только сам Александр Дубчек, но и президент Чехословакии Людвик Свобода.

Свободу Дубчеку!

Долой оккупантов!

Лозунги, начинающиеся словом «долой», были популярны в предреволюционные времена. В частности, лозунг «Долой самодержавие!» известен с 1905 года. Лозунг с «оккупантами» на конце известен всего один. В своей речи во время парада на Красной площади 7 ноября 1941 года Иосиф Сталин сказал: «За полный разгром немецких захватчиков! Смерть немецким оккупантам! Да здравствует наша славная Родина, ее свобода, ее независимость!» Вторая фраза стала крылатой. Очевидно, она и послужила основой для плаката. Явная замена «смерти» на «долой» и скрытая — «немецких» на рифмующихся с ними «советских» не мешала ее узнаваемости.

Долой оккупантов!

At’ žije svobodné a nezávislé Československo!
(Да здравствует свободная и независимая Чехословакия!)

Латиница в центре Москвы в 60-е годы выглядела как пощечина железному занавесу. Но хотя лозунг демонстрантов был написан на чешском языке, воспроизводил он чисто советскую идиоматику. «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия!» — это почти точная цитата из доклада Сталина, посвященного 25-летию Октябрьской революции: «Да здравствует свобода и независимость нашей славной Советской Родины!» В своих выступлениях во время войны Сталин не раз говорил про «свободу и независимость нашей Родины». Эта фраза (с минимальными вариациями) была многократно повторена советским радио, печатью, писателями, партийными деятелями и воспринималась практически как одно слово. В 1967 году эта формула была еще жива. Принятый тогда закон о всеобщей воинской обязанности использовал ее с незначительным изменением: «Вооруженные Силы СССР... прошли славный героический путь, отстояв... свободу и независимость Советской Родины».

At’ žije svobodné a nezávislé Československo!

За вашу и нашу свободу

Об этом плакате Наталья Горбаневская писала: «Для меня, много лет влюбленной в Польшу, особенно нестерпимым в эти дни было то, что вместе с нашими войсками на территорию Чехословакии вступили и солдаты Войска Польского, солдаты страны, которая веками боролась за вольность и независимость против великодержавных угнетателей — прежде всего против России. „За вашу и нашу свободу“ — это лозунг польских повстанцев, сражавшихся за освобождение отчизны». Этот плакат единственный не советский по форме из всех, что были подняты демонстрантами. В первоначальном виде он появился во время польского восстания против власти Российской империи в 1830–1831 годах. Слова были написаны на двух сторонах штандарта на польском и русском языках. Русская надпись гласила: «Во имя Бога за нашу и вашу вольность».

За вашу и нашу свободу

Из воспоминаний свидетеля событий Александра Самбора

Через несколько секунд к сидящим со всех ног бросаются бежать около десятка человек с разных ближайших к месту точек на площади. Первое, что они делают, — вырывают, рвут и комкают плакаты, ломают маленький чешский флаг, похожий на те, которые раздавали населению для встречи президента Свободы два дня назад. Ликвидировав плакаты, подбежавшие бьют сидящих в лицо, по голове.

Из воспоминаний Натальи Горбаневской

Еще на бегу эти люди начали выкрикивать различные фразы, которые не столько выражали их несдержанные эмоции, сколько должны были провоцировать толпу последовать их примеру. Я расслышала только две фразы... «Это все жиды!» и «Бей антисоветчиков!»... Тем не менее собравшаяся толпа не реагировала на призывы «бить антисоветчиков» и стояла вокруг нас, как всякая любопытная толпа.

Из воспоминаний Татьяны Баевой

Из мавзолея бегут 6–7 мужчин в штатском — все показались мне высокими, лет по 26–30. Налетели с криками: «Они продались за доллары!» Вырвали лозунги, после минутного замешательства — флажок. Один из них с криком «Бей жидов!» начал бить Файнберга по лицу ногами. Костя пытается прикрыть его своим телом. Кровь! Вскакиваю от ужаса... Другой колотил Павлика сумкой. Публика одобрительно смотрела, только одна женщина возмутилась: «Зачем же бить!» Штатские громко выражали возмущение, поворотясь лицом к публике.

Из воспоминаний свидетеля событий Александра Самбора

Некоторые делают предположения: «Это, наверно, чехи», «Ну и сидели бы у себя», «Сюда-то чего пришли», «А если не чехи, то в милицию их, и все». Но общий тон сразу же становится более определенным. Из окружающей толпы через некоторые промежутки времени раздаются четко произносимые фразы: «Антисоветчики», «В милицию их», «Давить их надо», «Жидовские морды», «Проститутка, нарожала детей, теперь на Красную площадь пришла» (видимо, в адрес женщины с коляской).

Через пару минут группа людей, избивавшая демонстрантов, двинулась от Лобного места в сторону Кремлевских рядов. Они останавливали автомобили, загоняли их на закрытую для проезда площадь, заталкивали в них протестующих и увозили. У сотрудников КГБ было право останавливать служебный транспорт, но в воскресный день его было немного. Тем не менее на то, чтобы убрать демонстрантов с площади, ушло всего несколько минут. Последней осталась Наталья Горбаневская с ребенком и детской коляской.

Из воспоминаний Татьяны Баевой

Минут через пятнадцать подъехали машины, и люди в штатском, не предъявляя документов, стали волочить нас к машинам. Единственное желание — попасть в машину вместе со своими. Рвусь к ним, мне выворачивают руки. В одну машину, нанося торопливые удары, впихнули пятерых. Меня оттащили и «посадили» в другую машину. Со мной посадили испуганного юношу, схваченного по ошибке. Матерясь, повезли на Лубянку, позвонили, выругались и повернули к 50-му отделению милиции.

Из воспоминаний Натальи Горбаневской

Я осталась одна. Малыш проснулся от шума, но лежал тихо. Я переодела его, мне помогла незнакомая женщина, стоявшая рядом...

Но вот раздалось требование дать проход, и впереди подъезжающей «Волги» через толпу двинулись мужчина и та самая женщина, что била Павла сумкой, а после, стоя в толпе, ругала (и, вероятно, запоминала) тех, кто выражал нам сочувствие. «Ну, что собрались? Не видите: больной человек...» — говорил мужчина. Меня подняли на руки — женщины рядом со мной едва успели подать мне на руки малыша, — сунули в машину — я встретилась взглядом с расширенными от ужаса глазами рыжего француза [Клода Фриу, которого я видела накануне демонстрации у Ларисы Богораз], стоявшего совсем близко, и подумала: «Вот последнее, что я запомню с воли».

Из воспоминаний свидетеля событий Александра Самбора

Неудовлетворенная толпа остается, но милиционер-регулировщик на площади настойчиво просит разойтись. В некоторых местах ожесточенные перебранки: «А что вы их защищаете!» Молодой человек в очках с назойливым терпением в голосе предлагает: «Давайте поговорим, разберемся», но партнеров для дискуссии не находит. Муж в тенниске энергично говорит толстеющей супруге в выходном платье: «Заткнись, если ничего не понимаешь».

К 12.15 на площади не осталось уже ни одного протестующего, но толпа еще не разошлась.

Из воспоминаний свидетеля событий Александра Самбора

Из Спасских ворот вылетают две черные «Чайки» и по проходу шириной метров восемь между двумя толпами проскакивают в улицу мимо ГУМа. В них занавески. Во второй машине на среднем сиденье вполоборота человек в шляпе, а рядом с ним на заднем выглядывает через стекло правой дверцы физиономия, напоминающая фото Дубчека, который, как будет объявлено через два дня (во вторник), входил в делегацию ЧССР на переговорах в Москве.

Вслед за этим у зеленой «Волги» между Лобным местом и Василием Блаженным собирается новая толпа. У иностранца пытаются засветить пленку, он протестует по-русски с сильным акцентом. Машина трогается. Протесты смолкают. Толпа медленно рассредотачивается.

Провал КГБ

С точки зрения КГБ демонстрация стала чудовищным профессиональным проколом и ударом по Юрию Андропову, который возглавил комитет весной 1967 года. В 1956-м он был послом СССР в Венгрии и своими глазами видел, что такое антикоммунистический мятеж. Поэтому одним из первых его решений на новом посту стало создание управления по борьбе с идеологическими диверсиями.

В число задач 5-го управления КГБ входила и работа с диссидентами. За несколькими участниками акции уже велась неотступная слежка, и тем не менее демонстрация состоялась, причем в самом сердце Москвы, в месте скопления иностранных туристов и в непосредственной близости от важных переговоров. В декабре 1968 года начальник 5-го управления Александр Кадашев покинул свой пост.

В 16.00 «Би-би-си» в новостях сообщила, что в Москве как минимум четыре человека были арестованы за попытку протестовать против ввода войск в Чехословакию. К этому времени все участники событий были уже в 50-м отделении милиции, их допрашивали. В тот же вечер в домах демонстрантов прошли обыски.

На следующий день началось дознание, а 28 августа подписанное следователем Стрельцовым постановление о возбуждении дела «по факту организации и активного участия в групповых действиях, нарушивших общественный порядок в 12 часов 25 августа 1968 г. на Красной площади» было передано в Прокуратуру города Москвы.

Наталью Горбаневскую после задержания на время отпустили. Спустя три дня после демонстрации, 28 августа она разослала письмо в зарубежные СМИ (в частности, в Rudé právo, L’Humanité, The Times, The Washington Post, Neue Zürcher Zeitung).

Из письма Натальи Горбаневской в иностранные СМИ

Мои товарищи и я счастливы, что смогли принять участие в этой демонстрации, что смогли хоть на мгновение прервать поток разнузданной лжи и трусливого молчания и показать, что не все граждане нашей страны согласны с насилием, которое творится от имени советского народа. Мы надеемся, что об этом узнал или узнает народ Чехословакии. И вера в то, что, думая о советских людях, чехи и словаки будут думать не только об оккупантах, но и о нас, придает нам силы и мужество.

В ходе следствия были допрошены друзья и знакомые участников событий, в том числе те, кто был свидетелем демонстрации. Но в суде их свидетельские показания не сыграют никакой роли. Главными свидетелями станут те, кто задерживал протестующих.

Советская пресса ни словом не обмолвилась о демонстрации, так что о ней узнали лишь люди, случайно оказавшиеся на Красной площади во время ее проведения, и интеллигенция, имевшая друзей в диссидентских кругах или слушавшая западные радиоголоса. Отношение к демонстрантам случайных прохожих было вполне объяснимо, но даже в интеллигентской среде многие осудили этот акт самопожертвования как бессмысленный. Ответом на это осуждение стало письмо правозащитника Анатолия Якобсона.

Из письма Анатолия Якобсона
18 сентября 1968 года

О демонстрации узнали все, кто хочет знать правду в нашей стране; узнал народ Чехословакии; узнало все человечество. Если Герцен сто лет назад, выступив из Лондона в защиту польской свободы и против ее великодержавных душителей, один спас честь русской демократии, то семеро демонстрантов безусловно спасли честь советского народа. Значение демонстрации 25 августа невозможно переоценить.

Однако многие люди, гуманно и прогрессивно мыслящие, признавая демонстрацию отважным и благородным делом, полагают одновременно, что это был акт отчаяния, что выступление, которое неминуемо ведет к немедленному аресту участников и к расправе над ними, неразумно, нецелесообразно. Появилось и слово «самосажание» — на манер «самосожжения».

Я думаю, что если бы даже демонстранты не успели развернуть свои лозунги и никто бы не узнал об их выступлении, — то и в этом случае демонстрация имела бы смысл и оправдание. К выступлениям такого рода нельзя подходить с мерками обычной политики, где каждое действие должно приносить непосредственный, материально измеримый результат, вещественную пользу. Демонстрация 25 августа — явление не политической борьбы (для нее, кстати сказать, нет условий), а явление борьбы нравственной. Сколько-нибудь отдаленных последствий такого движения учесть невозможно. Исходите из того, что правда нужна ради правды, а не для чего-либо еще; что достоинство человека не позволяет ему мириться со злом, если даже он бессилен это зло предотвратить.

Лев Толстой писал: «...Рассуждения о том, что может произойти вообще для мира от такого или иного нашего поступка, не могут служить руководством наших поступков и нашей деятельности. Человеку дано другое руководство, и руководство несомненное — руководство его совести, следуя которому он несомненно знает, что делает то, что должен». Отсюда — нравственный принцип и руководство к действию «не могу молчать».

Это не значит, что все сочувствующие демонстрантам должны выйти на площадь вслед за ними; не значит, что для демонстрации каждый момент хорош. Но это значит, что каждый единомышленник героев 25 августа должен, руководствуясь собственным разумом, выбирать момент и форму протеста. Общих рецептов нет. Общепонятно лишь одно: «благоразумное молчание» может обернуться безумием — реставрацией сталинизма.

После суда над Синявским и Даниэлем, с 1966 г., ни один акт произвола и насилия властей не прошел без публичного протеста, без отповеди. Это — драгоценная традиция, начало самоосвобождения людей от унизительного страха, от причастности к злу.

Вспомним слова Герцена: «Я нигде не вижу свободных людей, и я кричу — стой! — начнем с того, чтобы освободить себя».

Процесс над демонстрантами проходил 9–11 октября в помещении народного суда Пролетарского района Москвы. Из восьми участников акции судили пятерых.

Виктора Файнберга признали невменяемым и отправили на принудительное лечение. Его появление в суде создало бы проблему: во время задержания ему выбили передние зубы, и не заметить это было невозможно. Признание невменяемости давало право выносить решение по Файнбергу заочно.

Из результатов психологической экспертизы Виктора Файнберга,
проведенной комиссией Института им. Сербского
в составе Г.В. Морозова, Д.Р. Лунца и Л.Л. Ландау

С увлечением и большой охваченностью высказывает идеи реформаторства по отношению к учению классиков марксизма, обнаруживая при этом явно повышенную самооценку и непоколебимость в своей правоте. В то же время в его высказываниях о семье, родителях и сыне выявляется эмоциональная уплощенность... В отделении института при внешне упорядоченном поведении можно отметить беспечность, равнодушие к себе и окружающим. Он занят гимнастикой, обтиранием, чтением книг и изучением литературы на английском языке... Критика к своему состоянию и создавшейся ситуации у него явно недостаточная.

Невменяемой признали и Наталью Горбаневскую. Заключив, что у нее «не исключена возможность вялотекущей шизофрении», экспертная комиссия настаивала на ее принудительном лечении в психиатрической больнице. Однако прокуратура, учитывая то, что у Горбаневской было двое несовершеннолетних детей, передала ее на попечительство матери.

Татьяна Баева в ходе следствия сказала, что оказалась на площади случайно. Следователь Людмила Акимова просто пожалела молодую девушку, которую знала еще по делу о демонстрации на Пушкинской площади. Баеву не стали судить, только отчислили из института. Так демонстрация, в которой участвовали восемь человек, стала «демонстрацией семерых».

Из воспоминаний Татьяны Баевой

Забирая у Акимовой вещи, взятые при обыске, я спросила об ее впечатлении от обвиняемых. Акимова сказала: да, это, очевидно, хорошие люди, они ей понравились, но почему они идут на заведомую расправу, ей непонятно; почему они свободе предпочитают тюрьму, любимой работе — каторжную, семье — лагерь; какая же это мать, которая подвергает своего ребенка опасности. Существует государство, закон, вы обязаны чтить законы. На вопрос «Почему же вы не чтите законы?» Акимова важно ответила: «Мы тоже можем ошибаться».

Остальным пятерым было предъявлено обвинение по ст. 190.1 («Распространение клеветнических измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй») и 190.3 («Групповые действия, грубо нарушающие общественный порядок»). Ст. 190 включили в Уголовный кодекс вскоре после акции в защиту Синявского и Даниэля — это была специальная статья для демонстрантов.

Из воспоминаний Ларисы Богораз

Нас, подсудимых, было пятеро совершенно разных людей: очень молодой, красивый, с поэтической внешностью Вадим Делоне; крупный, фигурой напоминающий Пьера Безухова, аристократически вальяжный Павел Литвинов; энергичный, живой, мужественный Володя Дремлюга; тонкий, интеллигентный Костя Бабицкий; и я — одна среди них женщина. Мы с Костей — самые старшие, обоим было тогда по 39 лет. Держались мы все по-разному, говорили разно, не пытаясь повторить друг друга, друг другу подыграть. Каждый из нас был самим собой — ну, немножко лучше, чем есть, чем обычно, но то и естественно, момент был необычный, возвышающий.

Формально процесс был открытым, но в зале присутствовали не более 20 родственников. Перед остальными, ссылаясь на переполненность зала, закрывали двери. Зал же был заполнен оперативниками госбезопасности в штатском, членами комсомольских оперотрядов, партийными активистами с предприятий. Но временами очевидная абсурдность обвинений и процесса в целом даже у специально подобранной публики вызывала или смех, или простое человеческое сочувствие.

Из речи адвоката Софьи Каллистратовой (защитника Вадима Делоне)

Как можно признать клеветническими слова: «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия», «За вашу и нашу свободу»? В фойе кинотеатра «Россия» на стене большими красными буквами написано: «За вашу и нашу свободу!» Это название кинофильма. Газеты, содержащие объявление с этим названием фильма, широко, в миллионах экземпляров, разошлись по стране. И я возражаю против обвинения в уголовном порядке по подтексту. Как можно признать клеветническим сам по себе лозунг, который содержит лишь призыв к свободе и не только не несет никакой информации о каких-либо фактах, но и не содержит никакой, даже объективно ложной оценки каких-то явлений?

Из допроса Вадима Делоне

Прокурор: В ваших показаниях на суде есть противоречия с показаниями на предварительном следствии. Почему?

Делоне: Какие противоречия?

Прокурор: Сначала ответьте почему, а потом я скажу какие.

Смех по всему залу.

Из воспоминаний анонимного зрителя в суде

За несколько дней до процесса меня, в числе нескольких активных членов партии с нашего предприятия, вызвали в райком партии. Всего там собралось человек тридцать. Нам сказали, что будет судебный процесс над группой лиц, выступивших с клеветой на советский строй, и что мы должны присутствовать на судебном заседании... В зале было всего человек пятьдесят. Среди них сразу можно было отличить родственников подсудимых от тех, кто попал сюда подобно мне. Родственники смотрели на нас неприязненно. Мне стало неудобно, что мы, совсем чужие люди, станем свидетелями их горя. Невозможно восстановить в памяти содержание судебного заседания. Было много речей, и они вызывали разные чувства, а главное — непонимание того, что здесь происходит. Из подсудимых мне больше всего понравился красивый мальчик с нерусской фамилией... Мне показалось, что все подсудимые — хорошие люди.

Несмотря на содержательную абсурдность процесса, все формальности были соблюдены. Перед вынесением приговора обвиняемые получили право на последнее слово.

Из последнего слова Ларисы Богораз

В последнем слове я не имею возможности и не намерена — здесь и сейчас — обосновывать свою точку зрения по чехословацкому вопросу. Буду говорить только о мотивах своих действий. Почему я, «будучи не согласна с решением КПСС и советского правительства о вводе войск в ЧССР», не только подала заявление об этом в своем институте, но и вышла на демонстрацию на Красную площадь?.. Мой поступок не был импульсивным. Я действовала обдуманно, полностью отдавая себе отчет в последствиях своего поступка.

Я люблю жизнь и ценю свободу, и я понимала, что рискую своей свободой и не хотела бы ее потерять. Я не считаю себя общественным деятелем. Общественная жизнь — для меня далеко не самая важная и интересная сторона жизни. Тем более политическая жизнь. Чтобы мне решиться на демонстрацию, мне пришлось преодолеть свою инертность, свою неприязнь к публичности.

Я предпочла бы поступить не так. Я предпочла бы поддержать моих единомышленников — известных людей. Известных своей профессией или по своему положению в обществе. Я предпочла бы присоединить свой безымянный голос к протесту этих людей. Таких людей в нашей стране не нашлось. Но ведь мои убеждения от этого не изменились.

Я оказалась перед выбором: протестовать или промолчать. Для меня промолчать — значило присоединиться к одобрению действий, которых я не одобряю. Промолчать — значило для меня солгать. Я не считаю свой образ действий единственно правильным, но для меня это было единственно возможным решением.

Для меня мало было знать, что нет моего голоса за, — для меня было важно, что не будет моего голоса против.

Именно митинги, радио, сообщения в прессе о всеобщей поддержке побудили меня сказать: я против, я не согласна. Если бы я этого не сделала, я считала бы себя ответственной за эти действия правительства, точно так же, как на всех взрослых гражданах нашей страны лежит ответственность за все действия нашего правительства, точно так же, как на весь наш народ ложится ответственность за сталинско-бериевские лагеря, за смертные приговоры...

У меня было еще одно соображение против того, чтобы пойти на демонстрацию (я настаиваю на том, что события на Красной площади должны называться именно этим словом, как бы их ни именовал прокурор). Это — соображение о практической бесполезности демонстрации, о том, что она не изменит ход событий. Но я решила в конце концов, что для меня это не вопрос пользы, а вопрос моей личной ответственности...

Вчера в своей защитительной речи, защищая свои интересы, я просила суд об оправдательном приговоре. Я и теперь не сомневаюсь, что единственно правильным и единственно законным был бы оправдательный приговор. Я знаю закон. Но я знаю также и судебную практику, и сегодня, в своем последнем слове, я ничего не прошу у суда.

11 октября в суде был оглашен приговор: Владимира Дремлюгу приговорили к трем годам лишения свободы в колонии общего режима, Вадима Делоне — к двум годам и десяти месяцам. Остальных отправили в ссылку: Павла Литвинова — на пять лет, Ларису Богораз — на четыре, а Константина Бабицкого — на три года.

На приговор откликнулась советская пресса. О людях, открыто вышедших на антиправительственную демонстрацию, она писала впервые.

Подсудимые получили свое. Получили по заслугам. Находившиеся в зале представители общественности Москвы с одобрением встретили приговор суда. Пусть наказание, вынесенное Бабицкому, Богораз/Брухман, Делоне, Дремлюге и Литвинову, послужит серьезным уроком для тех, кто, может быть, еще думает, что нарушение общественного порядка может сходить с рук. Не выйдет!

Из статьи А. Смирнова в «Вечерней Москве» от 12 октября 1968 года

У находящихся в зале суда рабочих, служащих различных предприятий и учреждений Москвы сложилось впечатление, что подсудимых объединяло еще одно: все они искали любую возможность обратить на себя внимание Запада. Хотели стать «знаменитыми» любой ценой. Что ж, можно не сомневаться, что западные специалисты по антисоветской пропаганде постараются использовать этот судебный процесс для очередной шумихи, для еще одной дешевой сенсации, постараются как можно громче оплакать столь близких им по духу и действиям пятерых, представших перед советским судом.

Из публикации в «Московской правде» от 12 октября 1968 года

Кто еще протестовал против ввода войск
в ЧССР и пострадал за это

Список не претендует на полноту. Он лишь позволяет понять, что в СССР боролись
с инакомыслием не только на Красной площади

Валентин Белорусский, студент первого курса Института физкультуры литовского Каунаса

Распространял листовки с призывом «Свободу Чехословакии!». Был осужден на два года.

Игорь Богуславский, 20-летний киноинженер из Ленинграда

Написал на трех конях Клодта на Аничковом мосту: «Брежнев! Вон из Чехословакии!» Тут же был арестован и через две недели осужден на пять лет строгого режима.

Валдик Вилт, рабочий из эстонского Тарту

Расклеил листовки с протестом против ввода войск в ЧССР. Был задержан, избит и принужден к сотрудничеству с КГБ, поэтому не был осужден.

Юрий Гаврилов, студент третьего курса истфака МГУ

Выступил на собрании с протестом против оккупации Чехословакии. Был отчислен из университета.

Александр Гусев, ведущий научный сотрудник Института зоологии АН СССР

Написал письмо Леониду Брежневу с протестом против вторжения в ЧССР. Был исключен из КПСС.

Евгений Евтушенко, поэт

Отправил личную телеграмму протеста против вторжения в ЧССР Л.И. Брежневу и написал антивоенное стихотворение «Танки идут по Праге» (23 августа 1968 года), однако власти предпочли не обратить на это внимание. Через полгода написал стихотворение в поддержку действий советских войск на о. Даманский.

Вячеслав Игрунов (историк) и Виталий Сазонов (художник) из Одессы

На следующий день после ввода советских войск в Чехословакию вышли к зданию исторического факультета Одесского университета с траурными повязками. По доносу оба были задержаны и допрошены. В их домах были проведены обыски, которые не дали результатов. Игрунов и Сазонов были отпущены.

Ольга Иофе и Ирина Каплун, студентки МГУ

25 января 1969 года вышли на площадь Маяковского с плакатами «Свободу Чехословакии» и «Вечная память Яну Палаху» (Ян Палах — студент Карлова университета, который 16 января в знак протеста против оккупации Чехословакии сжег себя на Вацлавской площади в Праге, 25 января состоялись его похороны). Через 15 минут студентки были задержаны, но позже отпущены.

Рамзи Илялов, журналист из Казани, спецкорреспондент «Учительской газеты»

Написал и собирался передать на Запад статьи «Всяк в своем доме хозяин», «Не помощь, а оккупация». Уволен, исключен из партии (1968).

Владимир Карасев, выпускник физического факультета МГУ

Повесил в вестибюле МГУ плакат с протестом против вторжения в ЧССР и стал собирать подписи против ввода войск. Его арестовали, а затем отправили в психиатрическую больницу на три месяца.

Лев Лурье, 18-летний студент экономического факультета ЛГУ

С друзьями сделал надпись мелом на асфальте: «Брежнев, вон из Праги!». Но был исключен из университета через два года по другой причине — за антисоветскую листовку.

Илья Рипс, выпускник Латвийского университета в Риге

9 апреля 1969 года развернул плакат «Свободу Чехословакии» и предпринял попытку самосожжения у памятника Свободы в центре Риги. Был помещен в психиатрическую больницу на принудительное лечение с диагнозом «вялотекущая шизофрения».

Игорь Чубайс, студент философского факультета ЛГУ

Устроил в Одессе одиночную акцию протеста перед зданием обкома КПСС — размахивая флагом ЧССР, кричал: «Вон оккупантов из Чехословакии!» Благодаря заступничеству отца избежал исключения из комсомола и университета.

Как книга о событиях
25 августа попала в ЧССР

Наталья Горбаневская закончила рукопись «Полдня» ровно через год после вторжения советских войск — 21 августа 1969 года. Она раздала друзьям и знакомым семь копий.

В сентябре кто-то из тех, к кому попал текст рукописи, обратился к гражданке ЧССР Яне Клусаковой с просьбой передать на Запад два микрофильма: «Полдень» и воспоминания Надежды Мандельштам. Клусакова жила в Праге, но училась в заочной аспирантуре Института искусствознания, поэтому регулярно приезжала в Москву. На Западе она никогда не бывала, зато имела опыт провоза через границу запрещенной в СССР литературы. Клусакова была знакома с Адальбертом Нейманисом — латышским эмигрантом, владельцем книжного магазина и русскоязычного издательства в Мюнхене. Она получала от Нейманиса книги и привозила их в Москву.

Везти нелегальную литературу в противоположном направлении Клусаковой приходилось впервые. Ей помогло то обстоятельство, что она была беременна: таможенники не стали ее досматривать, и фотопленки в карманах свободного платья остались незамеченными.

Сама Горбаневская не знала о том, что книгу переправляют за границу.

В Праге Клусакова попросила своего знакомого документалиста Яна Шпату, ехавшего в Мюнхен, передать их Нейманису. Шпата провез микрофильмы в коробке от конфет. В 1970 году. «Полдень» был опубликован на русском языке в издательстве «Посев». В том же году книга вышла на французском, затем на английском и на испанском.

В 1975 году Яну Клусакову обвинили на родине в контрабанде товаров в СССР. Она провела несколько месяцев в следственной тюрьме, но в результате получила условный срок.

В 1990 году в Праге, когда Клусакова была переводчицей на встрече участников демонстрации с президентом Вацлавом Гавелом, они познакомились с Горбаневской.

Чешский перевод книги вышел только в 2012 году.

Как отреагировали
на демонстрацию в ЧССР

Еще до того, как осенью 1969 году копия «Полдня» попала в Чехословакию, информация о демонстрации 25 августа постепенно распространялась среди жителей страны.

Первое сообщение о событии появилось в официальной газете чехословацкой Компартии Rudé právo 26 августа. В нем говорилось об аресте «четырех студентов» в связи с протестом «против оккупации Чехословакии».

Письмо с подробностями о демонстрации, которое 28 августа Наталья Горбаневская разослала в редакции иностранных изданий, разумеется, не было опубликовано в Чехословакии, но ходило в списках.

10 октября Rudé právo опубликовала короткое сообщение ТАСС о начале судебного процесса «по делу о нарушении общественного порядка» с перечислением всех обвиняемых, а еще через два дня была опубликована заметка о приговорах. 14 октября Координационный комитет творческих союзов ЧССР разослал в редакции газет «Известия», «Правда», Borba, L’Humanité, L’Unità и Чешское информационное агентство открытое письмо (позже оно было напечатано в Бюллетене координационного комитета творческих союзов и распространялось в списках), в котором оценивал решение суда как несправедливое и писал, что «поступок [демонстрантов] был совершен в интересах Советского Союза и был настоящим проявлением социалистического гуманизма».

В конце октября прошла акция на Станции юных туристов в Градец-Кралове. Ее участники посадили на берегу реки семь берез «в память о неизвестных русских друзьях, которые 25 августа 1968 года на Красной площади с невероятной смелостью протестовали против нападения на Чехословакию».

Демонстрация на Красной площади оказала значительное влияние на чехословацких диссидентов. Даже через двадцать лет, в 1988-м, крупнейшее правозащитное движение в стране «Хартия-77» выпустило документ «Выражение настоящей дружбы» в память о событии.

Чем закончился кризис в ЧССР

21 августа, в день вторжения, руководители чехословацкой Компартии, в том числе Александр Дубчек, были задержаны и отправлены для переговоров в Москву. Спустя четыре дня, то есть буквально в день демонстрации на Красной площади, прошли эти переговоры и заседание Политбюро.

Хотя существовали радикальные варианты решения ситуации, победила более умеренная брежневская линия на компромисс. Дубчек был оставлен на посту генерального секретаря, однако его возможности маневрировать в прежнем реформистском русле были крайне ограничены. Многие другие реформаторы также еще долгое время оставались на своих местах. Только в апреле 1969 года Дубчек был сменен на более лояльного Москве Густава Гусака. С этого момента начался процесс «нормализации», в ходе которого были свернуты все начинания Пражской весны: партия была очищена от реформаторов, многие законы (в том числе закон о прессе) были отменены, был усилен полицейский контроль и ужесточены меры против демонстрантов.

Советские войска покинули ЧССР только в 1991 году. К этому времени их численность составляла почти 100 тысяч человек.

Как отреагировали
на демонстрацию в КГБ

6 июня 1990 года приговор Московского городского суда от 11 октября 1968 года постановлением Президиума Верховного суда СССР был отменен, а дело в отношении всех подсудимых было прекращено за отсутствием состава преступления. Это решение, принятое более чем через 20 лет после описанных событий, можно считать политической победой участников акции на Красной площади. Но смысл самой акции, как объяснял Анатолий Якобсон, не исчерпывается политикой:

Из письма Анатолия Якобсона

Демонстрация 25 августа — явление не политической борьбы... а явление борьбы нравственной... Исходите из того, что правда нужна ради правды, а не для чего-либо еще; что достоинство человека не позволяет ему мириться со злом, если даже он бессилен это зло предотвратить.

Лариcа Богораз

«В 1968 году я была в ссылке, работала на деревообрабатывающем комбинате грузчиком, мне нравилась эта работа — хотя бы виден результат. Потом, когда я вернулась из ссылки в Москву, в 1971-м, кажется, никакой работы, куда ни пойду, нет... Вижу объявление — в детском саду нужна новая няня... У меня тяжело больны были родители в это время, в нашем же дворе это было, ночью я в детском саду и могу в любой момент посмотреть, как родители, как отец и мачеха. Меня не взяли на работу. Идеологическая работа — горшки выносить... Потом меня взяли все-таки на работу консьержкой — лифты мыть, лестничные площадки убирать. Там я доработала до пенсии — весь мой трудовой стаж».

После ссылки в Иркутской области вернулась в Москву, с 1976 по 1984 год была членом редакции исторического сборника «Память». В 1991–1996 годах вела просветительский семинар по правам человека для общественных организаций России и СНГ. Умерла 6 апреля 2004 года в Москве.

Виктор Файнберг

«Три года продолжалась битва за его освобождение... Виктора доставили под конвоем в Институт Сербского; врачи, под белыми халатами которых угадывались погоны, перелистывая бумаги „излеченного“, спросили его с утвердительной интонацией, чтоб понял, какого ответа от него ждут: он, конечно, не разделяет своих прежних заблуждений, ведь со времени событий в Чехословакии три года прошло? Худенький, невысокий, в чем душа держится, Виктор Файнберг понял, что погиб. Лгать он не умел. Совершенно. Ответил, тяжко вздохнув, внутренне прощаясь со свободой: „Со времени чешских событий действительно прошло только три года. А со времени подавления венгерского восстания двенадцать лет. А со дня вторжения Николая I в Молдавию и Валахию — сто двенадцать лет. Но от этого все эти вторжения не перестали быть разбоем и оккупацией...“ Виктора было приказано упрятать в самую глухую психушку и погасить личность» (из воспоминаний Григория Свирского «На лобном месте»).

Вышел на свободу только в 1973 году. После освобождения эмигрировал, жил в Лондоне, где принимал активное участие в борьбе против психиатрических репрессий в СССР. По его инициативе была создана организация САРА — Campaign Against Psychiatric Abuse, которая в 1983 году добилась исключения СССР из Всемирной психиатрической организации. С тех пор живет во Франции.

Наталья Горбаневская

В 1969 году написала документальную книгу о событиях тех дней «Полдень. Дело о демонстрации 25 августа 1968 года на Красной площади». Была арестована по обвинению в «распространении заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». В 1970–1972 годах находилась на принудительном лечении в психиатрической больнице. В 1975-м эмигрировала во Францию. Была внештатным сотрудником «Радио Свобода», работала в газете «Русская мысль». В 90-е годы неоднократно приезжала в Россию. Умерла 29 ноября 2013 года в Париже.

Павел Литвинов

До 1972 года находился в ссылке. Работал электриком в читинских урановых шахтах. В 1974-м эмигрировал в США.

Владимир Дремлюга

«Всю мою жизнь я прожил, как раб. Свободным я чувствовал себя пять минут 25 августа на Красной площади».

Заключение провел в лагере под Мурманском, за несколько месяцев до его окончания получил новый срок: три года за антисоветские высказывания в беседах с заключенными. Второй срок отбывал в лагере под Иркутском. В 1974 году под угрозой третьего срока написал «покаянное письмо», которое было опубликовано в газете «Социалистическая Якутия». В 1974 году, после условно-досрочного освобождения, эмигрировал с женой в США. Умер 26 мая 2015 года в Джерси-Сити, штат Нью-Джерси.

Вадим Делоне

До 1971 года отбывал срок в Тюменской области. В 1975-м вместе с женой эмигрировал во Францию. Умер в Париже 13 июня 1983 года.

Константин Бабицкий

До 1971 года отбывал наказание в Коми АССР. После освобождения устроиться по специальности не смог, долгое время работал плотником и разнорабочим в поселке Щелыково Костромской области. В 1990-м стал почетным гражданином Праги. Умер в Москве 14 сентября 1993 года.

Татьяна Баева

После демонстрации была отчислена из Историко-архивного института. В 1992 году эмигрировала в Нью-Джерси (США).